Абсолютно свободный художник

Грандиозным творческим проектом отметил своё 80-летие оренбургский живописец Геннадий Глахтеев.

К этой дате была подготовлена ретроспективная выставка в двух «сериях». Первая – в стенах областного музея изобразительных искусств. Вторая – в выставочном зале на Володарского, 13. Обе рассказывают о творческом пути художника со времени его приезда в Оренбург в 1965 году до наших дней. Попутно сделана ещё и третья выставка – в галерее «АртА», в экспозицию которой вошли работы, написанные под впечатлением от путешествий – на Кубу, в Индонезию, Индию, Париж. Три выставки для Геннадия Глахтеева не предел. Он мог бы заполнить ещё несколько залов. Его творческая жизнь и в 80 лет бьёт ключом, выплёскиваясь на холсты.

«Я даже не знал, кто такой Софокл!»

– Геннадий Александрович, вы профессионально занимаетесь живописью 56 лет. И, судя по огромному количеству произведений, трудитесь каждый божий день. А ведь над вами нет начальников: вы свободный художник. Как вы себя заставляете вставать к станку?

– Это зависит не от меня. Холст не отпускает. Раньше мог подниматься чуть свет и работать по 8 – 10 часов. Сейчас в силу возраста так не получается. Но для меня работа никогда не была единственным занятием на свете. Я презираю людей, которые возводят работу в культ и злятся, когда их отвлекают. У меня хватало времени и на то, чтобы поскучать, и на то, чтобы пображничать с друзьями.

– Вы окончили художественную школу, училище, институт и всё равно всю жизнь занимаетесь самообразованием. Для художника это важно – учиться, учиться и учиться?

– Для меня – да, потому что я художник без образования.

– Как же так? У вас за плечами Суриковка – знаменитый столичный художественный институт?

– Художник должен получать образование в мастерской, а не в институте. Важно – в чьей мастерской он учился, а не в каком учебном заведении. Вот живописец Чимобуэ берёт маленького Джотто, который очень хорошо рисовал животных, и делает из него художника. Это и есть образование.  А институт – это ремесло. Здесь людей готовят к тому, чтобы они могли участвовать в зональных выставках. В молодости я этого не знал. Поэтому приехал в институт, чтобы стать художником. Приехал необразованный.  Не знал даже, кто такой Софокл. Но институт не дал мне того, чего я хотел. И тут душа восстала. Как же так: учился, учился – и ничего не знаю?! Не может такого быть! И я стал сам читать – и философские труды, и книги по искусству. Очень помогла «Академия Садки» (творческое содружество художников. – Н.В.). Там были умные, образованные люди. Они меня учили.

Учиться у старых мастеров

– Мне казалось, что это вы учили. Ведь «Академия Садки» – ваше детище…

– Это уж потом я учил.  А когда появилась возможность ездить за границу, стал перегонять. Привозил из заграничных поездок книги по искусству – Моранди, Шагал, Кандинский. Так и развивался. Ни одного дня не работал без музыки. Она звучала с утра до вечера… Бах, Гендель, Бетховен, Моцарт. Особенно досталось «Оде к солнцу» Моцарта и мессе си минор Баха. Гомер, Вергилий, Овидий, Данте, Гёте не сходили с уст. Мы увлекались Сенекой, Платоном, Диогеном. Я прочитал всего Аристотеля. Кроме силлогизмов. Мы ставили спектакли о Рафаэле, Рембрандте, Шагале. Читали лекции об искусстве, устраивали диспуты. Если бы я не стал образовываться, я бы, наверное, спился. Это легко.

– Почему люди концентрировались вокруг вас? Я имею в виду в первую очередь «Академию Садки», идейным лидером которой вы являлись.

– Я стремился к познанию. Они тоже. Нам было интересно вместе.

– Настолько, что художники Антон Власенко и Владислав Ерёменко, например, познакомившись с вами на творческой даче, переехали в Оренбург из Карачаево-Черкесии, оставив преподавательскую работу в вузе, благоустроенные квартиры.  А вы сами вокруг кого «концентрировались»?

– Мой кумир – Джорджоне, один из основоположников искусства Высокого Возрождения. Он близок мне по духу. Параллельно увлекался Кандинским, одним из основоположников абстрактного искусства.

– А как вы понимаете слова «учиться у старых мастеров»?

– Буквально – копировать их полотна.

Против течения

– Геннадий Александрович, вы образец не только высокой живописной культуры, но и профессиональной принципиальности. Утверждая свои творческие принципы, никогда не прогибались «под изменчивый мир». Писали весну, горы, Садки, восходы, любимую женщину. А требовалось писать совсем другие картины.

– Да, надо было делать работы на зональные выставки. А я, как кот, гулял сам по себе. Мне сказали: делай левкасы, будешь проходить на «зону». Я не стал.

– Почему? Это же вопрос престижа.

– Я хотел другое делать. То, что мне нравилось. Между прочим, пару раз «удостоился» попасть на «зону». Но потом стал делать только то, что хотел.

– И тем не менее, не будучи официально признанным, всё же сделали себе имя…

– Потому что сопротивлялся. А ведь тогда художник мог сделать имя, только участвуя в зональных и республиканских выставках. Это было главным критерием творчества. Из-за этого у меня были конфликты даже с коллегами, считавшими, что я занимался «не тем». Но когда приходит время устраивать персональную выставку, мне всегда есть что предъявить: вот я чем занимался.

– Вы были во многих странах, в том числе экзотических. Где бы хотелось жить и работать?

– В своей мастерской.

– И всё-таки, что вас больше вдохновляет – Ганг или Волга, Париж или Пасмурово?

– Это зависит не от географии, а от художника. Художник всюду привносит своё, свой дух – не важно, Индонезия перед ним или Ташла. В Индии, например, только сари цветные, а природа блеклая. Как пустой холст. Гораздо ценнее то, что получаешь импульс к познанию. Побывав в Индии, хочется узнать её культуру, философию, эстетику.

Живописец и звание

– Когда вам лучше всего работалось?

– Лет в сорок, когда был здоров и полон сил. Тогда были написаны самые большие полотна.

– А что вы пишете сейчас, когда исполнилось два раза по 40?

– Начал большой холст. Воспоминание о том, как мы с Ирой (жена Геннадия Глахтеева, художник, скульптор Ирина Макарова. – Н.В.) ходили купаться на Сакмару. Это было не так уж давно. Но образ всплывает из юности, когда ещё вся жизнь впереди.

– Какой самый яркий эпизод в вашей жизни?

– Когда приезжали французы, пожелавшие показать искусство оренбургских художников в Париже. Была куплена почти треть моих работ. Тогда я понял, что создал свой художественный мир и за это ценюсь. Нас с Ирой отметили на первых страницах каталога.

– Как вы считаете, что нужно для того, чтобы художника причислили к гениям?

– Вот Гоген, умирая, сказал: «Я – великий художник, потому что меня поддерживали Писсаро, Эдуард Мане и Дега». Или вот итальянцы смеялись над Дюрером. А он поехал к Джованни Беллинни. И тот сказал: «Вы самый выдающийся человек эпохи». И все насмешки прекратились.

– А у вас, вечного спорщика с официальным искусством и его апологетами, имелась подобная группа поддержки?

– Меня тоже поддерживали именитые. Академик Жилинский, посмотрев мои работы, сказал: «Совесть художника».  А это разве мало?

– У вас до сих пор нет звания заслуженного художника России. Я уж не говорю о народном. Не обидно?

– Ничуть. Вот в Оренбург приехали сотрудники Эрмитажа готовить выставку. Посмотрели мою экспозицию. И пожали руку, сказав: «Вы настоящий художник». Вот это настоящее звание.

Наталия Веркашанцева