13 °C
Народному артисту России, художественному руководителю Оренбургского драматического театра имени Горького Рифкату Исрафилову исполнилось 80 лет. За выдающийся вклад в развитие театрального искусства он удостоен награды всероссийского уровня – «Золотой маски». Ещё одним событием стал выход книги «Театр Рифката Исрафилова», выдержки из которой предлагаем вниманию наших читателей.
Отец вернулся в 1944-м, после ранения. Но через несколько дней его, ещё не оправившегося от ран, отправили в трудовую армию в Уфу. Домой он больше не вернулся. Моего старшего брата Габдельаваля тоже забрала война. Он погиб при бомбёжке украинского города Проскурева. Спустя много лет я нашел его могилу – недалеко от той станции, где шли бои.
Самой сложной судьбой жизнь наделила мою маму – Хатмиямал. Я иногда думаю, как она выдержала столько испытаний? Отец уходит на войну. Она остаётся одна с четырьмя детьми, беременная пятым. Старшему Габдельавалю – 14 лет, Фариху – 11, Равилю – 7, Рафасу – 4. Я появлюсь на свет через полтора месяца.
В первую военную зиму у нас закончилась картошка, которая в то время была и хлебом, и маслом, и молоком. Есть картошка – есть жизнь. Нет – голодная смерть. Мать, взяв из неприкосновенного запаса килограмм масла, выменяла его в соседней деревне на пуд картошки. И с мешком на спине отправилась обратно. А путь не близкий – 12 километров. У меня в ушах до сих пор звучит её голос: «Иду, ветер насквозь продувает тулупчик, перед глазами темно от усталости, только вижу ваши глазёнки, ждущие меня. Думаю: погибну здесь, и вам не выжить».
Среди нас, пятерых братьев, сегодня нет только старшего – Габдельаваля. Я его почти не помню. Ни лица, ни голоса, слишком мал был. Но очень хорошо помню его гармонь: как он от нас, мальцов, прятал свою тальянку. Как только уходил по своим делам, Фарих вытаскивал драгоценную гармонь и начинал на ней пиликать. Фарих стал лучшим гармонистом в нашей деревне. Играть на баяне и тальянке умею и я, но до мастерства брата далеко. После гибели отца и брата он станет главой большой семьи и, чтобы помочь маме прокормить нас, не окончив школы, пойдёт работать. Сначала будет кузнецом, потом трактористом.
***
Самым трудолюбивым и тихим среди нас был Равиль. Из Германии, где служил, он привезёт мне сказочный по тем временам подарок – модные брюки. Это мои первые брюки, не кустарно сшитые, а фабричные, к тому же из настоящей заграницы. Чтобы помочь матери, Равиль нанялся пастухом. Кто знаком с деревенской жизнью не понаслышке, знает, что это работа для «жаворонков». Просыпаться нужно в пять утра, чтобы до рассвета выгнать стадо на пастбище. Равиль вставал на работу, а я – чтобы помогать ему. Для меня подняться рано утром, было равносильно восхождению на эшафот. Потом эти утренние побудки помогут мне в Москве. Поступив в театральный институт, я устроюсь работать дворником, и там тоже придётся вставать в пять утра. Но будет уже не так трудно.
Оглядываясь на прожитую жизнь, я всё больше убеждаюсь, что самая интересная судьба сложилась у Рафаса. После окончания «семилетки» он пошёл работать киномехаником. Раньше в сёлах не было клубов и уж тем более кинотеатров, а была передвижная киноустановка. Летом, когда нас отпускали на каникулы, Рафас брал меня с собой. Мы вдвоём показывали фильмы. Но иногда, мне приходилось всё делать одному. Гордости моей не было предела: я настоящий киномеханик, чей авторитет в то время был сравним разве что с учительским.
Каждый из моих братьев оставил частицу драгоценного тепла и таланта мне, самому младшему: Габдельаваль – магию музыки, Фарих – веру в выбранную профессию, Равиль – трудолюбие и упорство, Рафас – устремлённость к мечте.
***
Многие задают вопрос: почему я уехал из Уфы, бросив весьма успешный в то время Башкирский академический театр, который возглавлял четверть века. Слово «бросил» в данной ситуации не уместно. Всё началось с того, что один из пишущих людей, ставший впоследствии заведующим литературной частью Башкирского театра, начал компанию против художественного руководства театра из-за того, что режиссёр Исрафилов не поставил его пьесу. Познакомившись с предложенным им материалом, я сказал, что текст сырой и в таком виде не годится к постановке. Посоветовал ещё поработать над материалом. Ответной реакцией самолюбивого автора стало заявление о том, что Башкирским театром должен руководить человек другой национальности.
Впервые в жизни я столкнулся лицом к лицу с тем, что средства массовой информации называют «национальным вопросом». До приезда в Уфу я об этом никогда не задумывался. В нашей деревне эта тема ни разу не возникала. Старший брат Фарих дружил с преподавателем автодорожной школы из соседней русской деревни. Ходили друг к другу в гости, на общих праздниках брат с удовольствием играл на гармошке «Барыню». И танцевали все: татары, башкиры, русские…
Отвергнутый автор сумел разжечь костёр национализма, а Президент Республики своим молчаливым согласием его поддержал, погубив на корню процветающий Башкирский академический театр. Ситуация складывалась пренеприятнейшая, за мной была организована слежка. В этом, спустя несколько лет, мне признался полковник милиции, которому было дано задание собирать на меня компромат. Но собрать компромат не удалось: собирать было нечего и в итоге мне предложили написать заявление «по собственному желанию». Я написал.
Вскоре после моей отставки Башкирский театр отправился в Москву на гастроли, которые были запланированы ещё до моего увольнения. В числе прочих в гастрольной афише значился спектакль «Бибинур, ах Бибинур» по пьесе Фарида Булякова в моей постановке. Спектакль был выдвинут на соискание Государственной премии России. Постановку на сцене Московского академического молодёжного театра посмотрели ведущие театральные деятели столицы.
На форуме, где решалась судьба спектакля, присутствовал и Министр культуры республики Башкортостан, у которого было специальное задание – помешать спектаклю получить Государственную премию РФ. Своё задание он провалил. Выступающие не просто говорили хорошие слова о спектакле, они отстаивали свою позицию. «Я этот спектакль смотрел с комом в горле, и все силы буду прилагать, чтобы постановка получила Государственную премию», – сказал, к примеру, Марк Захаров. И мы победили.
Мне было предложено на выбор возглавить театры Омска, Красноярска, Краснодара, Ставрополя и даже Москвы. Русские театры! Поступило предложение и из Оренбурга, на котором я и остановился. По простой причине: студенты театрального факультета, которых я обучал в Уфе, оканчивали второй курс, и просили, чтобы я их не бросал. В этой непростой ситуации я вспомнил слова моего учителя народного артиста СССР Андрея Попова, который говорил: «Никогда не бросайте начатое дело на полпути. Это постепенно приводит личность к внутреннему разрушению». Мне хотелось, чтобы ребята смогли спокойно закончить обучение и получить диплом. От Оренбурга до Уфы всего 360 километров. Так я стал оренбуржцем.
***
Как я поступил в ГИТИС – история интересная. Приехал я туда, отработав года три в Башкирском национальном театре актёром. Труппа там была замечательная: каждый артист – глыба, чего не скажешь о режиссуре. В основном преобладала режиссура актёрская. Меня это не устраивало. И я поехал поступать в Москву – на режиссёра. Со мной из Башкирии отправились двое моих коллег – актёр и актриса. Они по направлению, а я сам по себе. В комиссии сидела Мария Осиповна Кнебель, маленькая такая. Я книжку её читал. Но я пока не знал, что это она. Да и откуда? Рядом с ней Юрий Александрович Завадский и другие корифеи советского театра. Кнебель поставила нас троих рядом. Спрашивает меня: «Как вы понимаете режиссуру?» А у меня память и сейчас неплохая, а тогда отличная была. Я прочитал абзац из книги Андрея Алексеевича Попова. Она говорит: «Вы что, наизусть всё знаете? А когда-нибудь слышали про Михаила Чехова?» Честно отвечаю: «Нет». «Правильно, – говорит. – Он же не издан у нас». «В Башкирии медведи есть?», – неожиданно спрашивает Кнебель. «Есть». «А можете мне этюд с медведем показать?». Я не заставил комиссию долго ждать. В юности у меня был друг, с которым мы по вечерам отправлялись за восемь километров через горы в соседнюю деревню – в клуб. Я брал гармошку, садились на велосипед и вперёд. И вот как-то я остался в клубе, а он сел на велосипед и уехал. Я пошел пешком. И вдруг вижу фигуру, похожую на медведя. Я от страха сел на пенёк спиной к медведю, закрыл глаза и рванул гармошку. Набравшись смелости, оборачиваюсь – он стоит. Гармошку заслушался, что ли? Я продолжил свой импровизированный концерт. Солнце почти взошло. Потихонечку опять оглянулся – ушёл медведь. Я и показал этот этюд. Кнебель понравился.
А я к тому времени уже был женат. Пришлось устроиться дворником. За это нас с женой вселили в служебную квартиру в полуподвале в Собиновском переулке. По вечерам в «дворницкую» набивался чуть ли не весь курс. Приходили Борис Морозов, Иосиф Райхельгауз, Анатолий Васильев. Чтобы накормить дружную компанию, Вера собирала на стол все, что было в доме.
***
С Оренбургским драматическим театром мы встретились в непростое время – в конце 90-х на изломе наших судеб. Театр, существовавший долгое время без главного режиссёра, остро нуждался в художественном лидере.
Я приехал, посмотрел спектакль «Король Матиуш Первый» и разочаровался. Было очевидно: чтобы делать свой театр, многое придётся поменять. А это всегда больно.
Спросил: где берёте актёрские кадры? Оказалось, в основном – с актёрской биржи. Но меня этот вариант не устраивал. С биржи талантами не разживёшься. Чтобы строить свой театр, нужно самому взращивать актёров, воспитывая их в единых принципах. Именно так я и делал в Уфе. В Оренбурге как раз зарождался институт культуры и искусств имени Ростроповичей. И это решило исход дела. Думал, поработаю несколько лет, потом решу, что дальше. Но эти «несколько лет» растянулись на два с лишним десятилетия.
За это время дважды поступало предложение возглавить Татарский государственный академический театр имени Г. Камала в Казани. Но, почтительно поблагодарив, я отказался, не считая возможным покинуть Оренбург, где начал строить свой театральный дом по тем канонам, в которые веровал, – русского психологического театра. Да и город мне понравился. В Оренбуржье, где проживают представители более ста народностей, мне ни разу не пришлось встретиться с националистическими проявлениями. Здесь никто и никогда не выяснял, кто какой национальности. Мне нравилось отношение к театру – и публики, и властей. Нравилась оренбургская интеллигенция, умеющая ценить настоящее искусство – театральное, музыкальное, изобразительное. Ну и, наконец, я не мог предать тех, кто протянул мне руку помощи на крутом жизненном повороте.
Записала Наталия Веркашанцева
