Коллекционер

«Когда держишь в руках альбом – всё на свете забываешь. Теперь у меня в сотнях книг и альбомов практически вся мировая живопись и скульптура из всех крупных музеев мира. И в 20 тысячах художественных открыток».

Пища телесная – и духовная

– Валентин, нам нет нужды притворяться и говорить для газеты на «вы» и с отчествами.

– Конечно. Когда-то давно учились в Оренбургском педин­ституте.

– Хорошо. И давай ограни­чимся не твоим учительством, а в дальнейшем и директор­ством, и работой в облоно, а твоим собирательством богатейшей коллекции книг и альбомов по искусству. При­знаюсь, предмет моей белой зависти. Я тоже всю жизнь собираю, но моя коллекция по сравнению с твоей…

И ты не просто собирал. Помнишь, ты и смеялся, и ругался: в школе в Сарак­ташском районе ты вёл для местного населения вечера с демонстрацией репродукций о живописи, о великих худож­никах, а потом, пока ты уехал на каникулы в Оренбург, тебя обокрали. И что взяли? Не что- нибудь из барахла, а самые ценные альбомы. Я тогда не­удачно пошутил: так радуйся, насколько ты развил художе­ственный вкус односельчан!

– Я после института получил назначение в Гавриловку. Так получилось, что жена работала в городе, одному было очень не­легко. И то, что я увлёкся собира­нием книг (до сих пор сохранил­ся прекрасный трёхтомник Плу­тарха, Апулей, «Божественная комедия» Данте), что особенно собирал живопись, что ставил в селе спектакли самодеятельного театра и сам в них играл – «Косу на камень», «Барабанщицу», «В добрый час», «Судьбу-индейку» – это во многом поддержало меня. У Пушкина в черновике «Вновь я посетил…» есть: «Поэзия, как ангел-утешитель, спасла меня». Поэзия в широком смысле.

– Выпрямила? Кто спасает­ся от невзгод и серой жизни поэзией, кто искусством, кто рыбалкой, а кто и водкой. Помнишь, у Глеба Успенского знаменитый очерк «Выпря­мила»? Сельский учитель Тя­пушкин с семьёй благодетеля приезжает в Париж. Душа его смятена. Но он видит в Лувре Венеру Милосскую» – и красо­та спасает его духовно.

А с чего всё у тебя нача­лось?

– Вот самые первые мои два альбома, Айвазовский и Шиш­кин.

В детстве как-то мать уехала в отпуск, оставила мне денег на еду. И тут я увидел в магазине эти альбомы. Они меня потрясли. До сих пор помню: один 15 рублей, другой 18, тогда большие деньги. Не помню, как я продержался до возвращения матери, но я был счастлив духовной пищей, бесконечно рассматривал и рас­сматривал репродукции.

Дальше – больше. Встретился с любителем искусства, Самы­лин его фамилия. Он ездил в командировки, и я от него узнал о Третьяковке, о знаменитой выставке картин Дрезденской галереи в Москве – огромным счастьем было попасть на ту историческую выставку – об Эрмитаже, о Русском музее, о Лувре и Прадо… Вот с этого началось. Теперь у меня в сот­нях книг и альбомов практи­чески вся мировая живопись и скульптура из всех крупных музеев мира. И в 20 тысячах художественных открыток.

– Мы с тобой родственные души. У тебя не бывает: руки трясутся, когда вдруг нахо­дишь великолепный альбом?

– И не говори, я весь трясусь. (Смеётся). Всё на свете забы­ваешь.

 

Как объяснить необъяснимое

– А последние годы у меня новое направление: собираю все альбомы местных, оренбургских художников.

Других, российских и зару­бежных, издают много раз, все лучше по качеству, а Николая Ерышева один раз издали – и всё. Как-то не очень заметно прошло недавно 80-летие со дня рожде­ния Николая Павловича. Правда, обещают к осени, к его юбилей­ной выставке, издать хороший альбом. А ведь Ерышев, Рысухин и ещё несколько оренбургских художников вошли в историю и русской, и мировой живописи!

Сейчас у меня и другой конёк – современное искусство. Вот на этих полках Зверев, Целков, Штейнберг, Гончарова… Аван­гард, модерн, беспредметное искусство, по-разному можно называть.

– И ты всё в нём принима­ешь и понимаешь? Я – нет. Но я сочинил для себя афоризм: «Я должен понимать, что могу не понимать». Очень помогает.

– Ты что думаешь, я хорошо разбираюсь в современном искусстве? Нет, конечно. И по­том, что значит понимать или не понимать живопись? Так же, как и музыку, кстати.

Как на­учить и приучить? Смотреть и слушать надо. И раз, и другой, и третий. Думать. Почувствовать. У передвижников в основе была литературная основа, можно картину пересказать. А совре­менную?

Я собираю много лет и вырез­ки из оренбургских газет, много папок по годам накопилось.

– Скупаешь в киоске все газеты и вырезаешь, всё, что пишут об изобразительном искусстве?

– Да, благо киоск рядом с до­мом. Вот последняя вырезка из «Оренбуржья» о выставке Юрия Рысухина, которая сейчас рабо­тает в Москве.

– Это же было в пятничном номере, который в продажу не поступает.

– Что ты, если я не найду – по­кой потеряю. Да ещё мне внук нашёл эту статью в Интернете на вашем сайте, распечатал. Но очень мало вы все пишете об искусстве. Вот прошла тради­ционная выставка «100 картин». Раньше во всех газетах хотя бы маленькие рецензии были, те­перь же – ни слова.

– Но ты уверен, что пишу­щие в местных газетах тонко разбираются в живописи?

– Нет, конечно. Почитаешь иной раз – и диву даёшься, за­чем явно неподготовленный человек, дилетант берётся за рецензию? А профессиональные искусствоведы боятся писать, чтобы кого-нибудь не обидеть и не задеть. Но я собираю вырез­ки, наверное, как хронологию художественной жизни Орен­буржья.

 

Можно ли торговать искусством?

– У тебя в руках роскошней­ший альбом «Вашингтонская Национальная картинная га­лерея». Что ты в нём смотрел до нашего прихода?

– Картины из Эрмитажа, про­данные за границу Советским правительством в 30-е годы. 21 картина. Шедевры! Портрет папы Иннокентия Xработы Ве­ласкеса, «Георгий-победоносец» Рафаэля, «Венера с зеркалом» Тициана, им цены нет, Рембрандт, Перуджино, Ван Эйк, Боттичелли…

– Это было преступление – продать.

– Но это как посмотреть. На эти деньги покупали на Западе целые заводы, без ко­торых, может, не смогли бы победить в войне.

Директор Эрмитажа Пиотровский хоро­шо сказал: «Наш музей своей кровью спас страну». Продать картины продали, но деньги- то не разворовали. А Эрмитаж как создавался? Из скольких музеев и коллекций со всего мира закупали произведения искусства?

Я просто помню, как мы при­ехали в эвакуацию в Чкалов. У мамы было шёлковое платье. Она до последнего его берегла. Но чтобы спасти нас от голода, продала. Купила картошку. По­садили. Но она не уродилась.

А что дальше?

– Валентин, ты покупал дорогие альбомы в оренбург­ских магазинах, выписывал, привозил из командировок и отпусков. Позволь вопросы, может, щекотливые. Первый: на них уходила большАя или даже бОльшая часть скромной учительской зарплаты. Жена не пилила?

– Жена у меня была заме­чательная. После её смерти и моя жизнь в каком-то смысле кончилась. Она меня понимала.

– Второй: ты не думал, что дальше будет с твоей коллек­цией? В глазах многих ты пуш­кинский Скупой рыцарь над златом. У тебя ведь не только альбомы. Вот большая пуш­кинская полка – слюнки текут. Репринтное издание Собрания сочинений, «Литературного наследства», книги, которых я и не видел, вроде толстого «Александра Пушкина» Анри Труайя…

– Конечно, думаю. Внуку. Но он, как всё молодое поколение, больше компьютером интере­суется. На работе компьютер, домой пришёл – опять за ком­пьютер.

Я много просто отдаю. Массу книг, альбомов, десятки коробок отдал в музей, в наш родной пединститут, теперь универси­тет, в библиотеку. Просто дарю знакомым.

Но времена меняются. Рань­ше откроешь газету: «Ищу книгу такую-то», «Предлагаю книж­ный обмен». А сейчас: «Куплю антиквариат». Выгодно вложить деньги в фарфор, бронзу, ста­ринную мебель… Книги, аль­бомы, увы, становятся никому не нужными. Люди предлагают: «Возьмите за просто так собра­ния сочинений, всю жизнь со­бирали, но сейчас уезжаем. Или переезжаем». – «Нет, и дома не­куда ставить, и библиотеки уже переполнены». Очень, очень, очень жаль. С одной стороны, понимаешь, что сопротивляться «прогрессу» бесполезно.

Но всё же…

– Однако вспомним снова очерк «Выпрямила». Слова учителя Тяпушкина, его вывод после встречи с прекрасным: «Ну, слава богу, ещё можно жить на белом свете!».

Вильям Савельзон