13 °C
В последние десятилетия не проходит и дня, чтобы на экранах региональных телеканалов, в прессе или cети не появилась фигура председателя Законодательного собрания Сергея Грачёва. Он, бесспорно, политик открытый, лидер общественного мнения. Не замкнутый, но и не популярный, то есть не занимающийся личным продвижением, в каком-то смысле секретный.
А такой период в его жизни был. Грачёв в годы работы на оборонном производстве, на машзаводе, переименованном впоследствии в ПО «Стрела», давал подписку о неразглашении и 28 лет оставался для оренбуржцев довольно «закрытым» человеком.
В сегодняшнем интервью Сергей Иванович без обязательств «о неразглашении». Что подвигло его уйти из производства в политику и ушёл ли на самом деле? В чём его главный интерес, какова несбывшаяся мечта, много ли друзей у Грачёва?
Победители из глухомани
– Сергей Иванович, вы же по происхождению не оренбургский. Чем вы жили в детстве?
– Многое прекрасно помню. Наша Шемаха – самое дальнее село на северо-западе Челябинской области. От нас до границы Свердловской области всего 12 километров. А в другую сторону – Башкирия. Около села не было никаких сквозных трасс, тупиковое место. Самое интересное, что никогда не было ощущения, что находимся на отшибе, в глухомани. Шла нормальная жизнь. Хотя, с другой стороны, может, мы и не знали, как другие живут.
С 1-го по 4-й класс я учился в начальной школе. При большом разливе весной территорию вокруг этой школы подтапливала река Уфа. Поэтому ещё с зимы устраивались для прохода специальные мостки длиной метров под триста, чтобы мы в половодье не пропускали занятия.
Потом в Шемахе открылась средняя школа, там училось больше 360 человек. Жили мы вдалеке от всех центров, но нам, ученикам, это не мешало участвовать в различных соревнованиях, ездили на районные и областные олимпиады, причём часто побеждали.
Однажды на областной олимпиаде по химии я занял призовое место, преподаватели удивились, откуда взялся такой знаток, а я приехал из деревни и соревновался со сверстниками, которые занимались в специализированных классах в Челябинске и Магнитогорске.
– Поддерживаете связь с родиной?
– В Шемахе у меня мать и отец похоронены, поэтому бываю там каждый год. Всякий раз, когда подъезжаю к родному селу, начинает щемить сердце – столько чувств нахлынет. Обязательно останавливаю машину у вывески «Шемаха», сигналю.
Мать после смерти отца до последнего не уезжала, потом уж согласилась переехать в районный центр, стала жить рядом с дочерью. А дом отдали, хотя оказалось, что просто отдать нельзя, и мы его продали за тысячу рублей.
На нашей улице стали строиться свердловские дачники. Место ведь прекрасное, природа удивительная: левый берег Уфы покрыт лиственными деревьями, правый – хвойными… А дом родительский приходит в упадок, пришло время.
На областной олимпиаде по химии я занял призовое место, преподаватели удивились, откуда взялся такой знаток, а я приехал из деревни и соревновался со сверстниками, которые занимались в специализированных классах в Челябинске и Магнитогорске.
Другой путь
– Чем запомнились студенческие времена?
– В 1970 году я поступил в Уральский политехнический институт, с 1-го курса ездил в стройотряд, зарабатывал приличные по тем временам деньги. Но и работать приходилось по 12 – 16 часов в день. Дружба стройотрядовская объединяет и сейчас. До сих пор собираемся на годовщину образования нашего отряда «Горизонт».
Когда подошло дело к диплому, меня пригласили писать его в Уральский филиал академии наук. Надо сказать, получилась неплохая работа. Тогда я вполне мог остаться в аспирантуре, но пошёл по другому пути.
В 1974 году женился, и к окончанию дипломной работы уже родилась дочь Ирина. В это время тёща жила одна в Оренбурге в трёхкомнатной квартире. В общем, было где жить, а тащить ребёнка в общагу – не выход.
Предварительно приехал посмотреть, куда устраиваться. Услышал, что есть какой-то машзавод. В отделе кадров выяснилось, что завод делал заявку на мою специальность: «Электрохимики нужны, ждём распределения». Надо сказать, в вузе в очереди на Оренбург не стояли. Вот так я и оказался здесь с одним чемоданом.
Сам себя понизил
– Сергей Иванович, с советских времён помню рассказы о хранении гостайны, люди давали обязательства годами не разглашать её. Как это происходило, если не секрет?
– На машзаводе сразу же дал подписку о неразглашении с формой допуска № 3, прошёл все необходимые проверки. Правда, это произошло ещё до того, как попал на завод. После зачисления в штат предприятия месяц работал во вспомогательном цехе за территорией, пока не прошли все проверки. Даже не возникало мысли об отказе: нужна подписка о неразглашении, значит, дам. Это серьёзное дело, заводчане со временем привыкают, что в этом вроде ничего нет особенного. Правда, детально тоже больно никто и не знает, что производится в соседнем цехе.
А вообще-то, жизнь приучила помалкивать о том, чем занимаешься на заводе. Даже среди своих коллег особо не разговаривали. С тех пор и придерживаешься правила: чем меньше рассказываешь, тем лучше для тебя.
– Как складывалась рабочая биография молодого специалиста?
– На машзаводе никогда не думал, кем буду трудиться, куда пойду. На каждом месте работал как в последний раз, что технологом (технологом мне, правда, не сильно понравилось, работа сидячая), что старшим мастером. Потом стал замначальника цеха, работа была живая. Затем меня назначили начальником металлургического отдела, туда входила и кузница, и литейное производство, и вся химия.
В практике случалось так, что по своей инициативе я сам себя понижал в должности. Однажды, уже работая начальником отдела, пришёл к директору завода и попросил направить начальником в цех. По иерархии моя должность наряду с конструкторами и технологами считалась повыше. Казалось, с чего бы проситься в цех?
Литейный постоянно лихорадило. Начальник цеха жаловался, что технология не идёт, а значит, виноват начальник отдела, то есть я. Один раз это прозвучало, второй. Я пришёл в цех, вижу, что там больше вопросов не столько к технологии, сколько к организации работы, в том числе нужно было и с людьми разговаривать.
Потом пришёл к директору Дмитрию Архиповичу Таракову. Он, конечно, сильно удивился, но сразу согласился. Ему, видимо, эта ситуация тоже поднадоела. Всё довольно быстро выровнялось, и вопросы исчезли.
Издержки демократии
– В какой-то момент вы вдруг поменяли производственную деятельность на партийную работу.
– Главным металлургом успел проработать года два, и тут на партконференции мою кандидатуру выдвигают в парторги завода. Прямо перед конференцией меня пригласили на заседание парткома, и секретарь заявил, что хочет выдвинуть меня.
В заводской партийной организации состояло более 3,5 тысячи человек, и партийный комитет работал на правах райкома. Шёл 1988 год, а в горбачёвские времена на пост руководителя обязательно выдвигались альтернативные кандидатуры, и я понял, что просто нужна формальная альтернатива.
Идёт конференция, и вдруг делегаты голосуют за мою кандидатуру – я в растерянности. По-видимому, это был какой-то скрытый протест. Короче, издержки демократии.
Партийную лямку тянул, но понимал, что это всё в тягость. На разных уровнях тогда заявляли о гласности, но внутреннее ощущение было такое, что разговоров, болтовни больше, чем реальных дел.
В какой-то момент пришёл к генеральному директору и предложил: «Вижу, зашиваемся с производством товаров народного потребления. Если вы не против, я бы возглавил этот участок». Тараков пошутил, что очередной раз бросаюсь на амбразуру, но опять сразу же согласился.
Цех выпускал 43 вида товаров народного потребления. Поток шёл днём и ночью. План нужно выполнить любой ценой. План для нас был не просто фигурой речи, это закон, ведь с 1975 года завод не сорвал ни одного контракта.
Последний съезд
– Но на этом ваша партийная деятельность не завершилась, вы ведь были делегатом последнего, XXVIII съезда компартии Советского Союза?
– Когда вернулся домой, сказал друзьям, что мы на этом съезде кончили и партию, и Советский Союз. И ещё я понял: в политике есть место грязным технологиям. В те дни как раз произошёл конфликт в Нагорном Карабахе. Прямо в конце одного из заседаний в зале забурлило. Объявили перерыв, и в это время к трибуне с двух сторон подошли армяне и азербайджанцы. Они друг друга чуть не поубивали.
Со стороны азербайджанцев парламентёром выступал наш Поляничко, со стороны армян – свердловский делегат Лобов. Они пытались им что-то сказать, успокоить. Горбачёв тоже сделал попытку их утихомирить, а потом безвольно махнул рукой: «Если не хотите слушать, разбирайтесь сами!» – послал их и ушёл. Я тогда ещё не глубоко понимал, чем это может грозить, но испытал в этот момент шок.
У меня в цехе работали глухонемые, и однажды в их среде случился конфликт. Так я с ними месяц разбирался, чтобы выяснить, в чём причина раздора. Разобрались – и больше никаких вспышек не возникало. Здесь же две республики, члены одной коммунистической партии столкнулись, и послать их куда подальше генеральному секретарю… Это абсолютно неправильно. Жизнь показала, что так и случилось.
Ельцин меня тоже поразил, почему после съезда у меня к нему всегда было скептическое отношение. Я сидел в зале Дворца съездов около прохода, а Ельцин в зоне видимости – у другого прохода. Тогда он уже был первым секретарём Московского городского комитета партии.
Началось выдвижение кандидатов в члены ЦК, к Ельцину подошла целая делегация, говорят ему: «Борис Николаевич, мы решили от Свердловской области вас выдвинуть в члены ЦК». «Ну что ж, хорошо, выдвигайте», – без раздумий согласился он. Члены делегации воодушевлёнными ушли, началось выдвижение, и они предложили его кандидатуру. Пошло обсуждение и голосование за вхождение в список кандидатов.
И вдруг Ельцин демонстративно встаёт, идёт к трибуне и кладёт партбилет. Надо было видеть в этот момент лица ребят, выдвинувших его. Это был плевок им на всю жизнь. Мне за них стало очень обидно.
Когда я вернулся домой, сказал друзьям, что мы на этом съезде кончили и партию, и Советский Союз.
Трудное время
– В итоге всё это, как вы и сказали, привело к развалу страны и серьёзным испытаниям. Какие остались от тех времён воспоминания, Сергей Иванович?
– На всю жизнь запомнился период 1994 – 2000 годов. До этого были планы, на заводе всё кипело. Потом началась инфляция, средств не стало хватать. И тут в сентябре 1994 года выходит постановление, разрешающее брать кредиты, которые затем будут включаться в цену товаров. Мы идём в банк, берём кредит под гособоронзаказ и на эти деньги закупаем оборудование. Ситуация складывалась непростая, тем не менее у нас всё выстроилось, и до конца года завод готов был выполнить заказ. Мало того, госзаказ сняли, а мы его всё равно сделали, хотя нам никто ни копейки не заплатил. В итоге остались с массой долгов.
Приходилось тогда доказывать то, что и так очевидно. Я, бегая по Москве, стёр ноги: Министерство обороны, Министерство финансов, даже в кабинете у Черномырдина несколько раз был. Он, премьер-министр, подписывал бумаги, но тут же сам сомневался: «Думаю, в Минфине тебе ничего не найдут». Денег тогда в стране не было.
Тогдашний губернатор Владимир Васильевич Елагин и его заместитель Александр Иванович Зеленцов помогали заводу чем могли, какие-то взаимозачёты проводили. Приходилось постоянно ходить к газовикам, энергетикам. Они тогда, по сути, выступили кредиторами и просто дали нам остаться в живых.
Люди не выдерживали, уходили с завода кто куда: к энергетикам, газовикам, на базар торговать. Производственный персонал с 11 тысяч человек сократился до 2700. Я в то время работал заместителем генерального директора по экономике. Случалось, по полгода на заводе не платили зарплату. Каждый цех, что найдёт, то из заказов и выполняет. Держались словно на подножном корме.
Я тогда оказался в команде, сумевшей сохранить завод. А это не одни руководители, его сохранили все те люди, которые, несмотря ни на что, остались работать. У нас и представители заказчика, так называемая военная приёмка, оставалась. Я всегда говорил, что придёт, не может не прийти, наше время. Такое большое государство – Россия ведь не маленькая страна – не останется без оборонной промышленности.
– С чего началось восстановление?
– Всё фактически у нас начиналось с нуля. Например, дали возможность осваивать некоторые изделия, в том числе через передачу технологии. Так у нас появился «БраМос» и состоялся контракт с Индией. Фактически «БраМос» позволил возобновить все технологические цепочки, технологические операции, и они остались на заводе.
Но генеральный директор Юрий Архипович Тараков понимал, что в сложившейся ситуации не удержим всю инфраструктуру. Мы и так уже не могли содержать социалку. Поэтому школы, детские сады, Дворец культуры, Дворец спорта, Дворец юных техников и стадион в 1996 году передали. Остался из социалки только профилакторий.
Тогда модно было зарабатывать на сдаче площадей в аренду, но нами было принято решение – ни пяди земли территории завода не отдадим, потому что мы уже насмотрелись примеров, когда запускали арендаторов, а потом завод кончали, как аппаратный в Оренбурге. Мы выстояли: внутри периметра завода не отдали ни одного клочка и оборудование никуда не ушло.
Когда подписали соглашение по «БраМосу» и приступили к работе, стали появляться деньги у конструкторов, они и нас начали подпитывать. С 1998 года у «Стрелы» появилась перспектива. Я к тому времени уже стал генеральным директором. Все договоры с индусами подписывались с моим участием, был я у них и на переговорах. Прежде чем окончательно подписали серию, индусы хотели посмотреть демонстрационные пуски. Мне довелось присутствовать на этих пусках, всё прошло нормально.
…Я всегда говорил, что придёт, не может не прийти, наше время. Такое большое государство – Россия ведь не маленькая страна – не останется без оборонной промышленности.
Промышленник-политик
– И вот, когда столько пережито, вы вдруг решаете оставить завод. В чём причина?
– В это время от меня в Роскосмосе ждали ответа, были конкретные предложения по работе. Но после стольких поездок в столицу, я понял, что Москва не для моей жизни. И тут губернатор Алексей Андреевич Чернышев предложил перейти на работу в региональное правительство.
Развивалась в тот период ещё одна история. Когда завод стал оживать, вновь появились желающие прибрать к рукам территорию в центре города. Ведь можно было выгодно построить жильё на этом месте. Я подумал, что если буду в правительстве, то таких желающих поубавится. Эти два мотива меня и подвигли согласиться.
В правительстве области я курировал промышленный блок и одновременно до 2013 года был председателем совета директоров на «Стреле».
Трудно ли становиться политиком после производства? Конечно, но меня выручало то, что, работая в региональном правительстве, я практически всегда был связан с промышленностью, по всей области проехал и наизусть знал предприятия.
По большому счёту, я так и не стал политиком. До сих пор не могу что-то пообещать и не сделать. В этом плане я всегда осторожен: пока не пойму, что на самом деле выполню, не скажу «да» и не могу сказать «нет», пока до руды не докопаюсь.
Может, я и произвожу впечатление человека спокойного, неконфликтного, просто публично не выражаю резких мнений. А так-то хоть кого и отматерить могу, как-никак начальником цеха поработал. И если неконфликтный, не значит, что ни с кем не спорю. Мы и с губернатором, бывает, спорим, я всегда своё мнение высказываю.
У меня в жизни был всегда такой настрой: раз решился на что-то, забудь об остальном. Не мечись из угла в угол, иначе толка не выйдет.
Я себя ощущаю оренбуржцем, здесь живут мои дети и родня. Давно сказал друзьям-челябинцам и свердловчанам: «Приезжайте в Оренбургскую область. Здесь лето как лето, зима как зима. Можно даже на горных лыжах кататься. Летом загорать, купаться, заниматься садом-огородом. И всё будет расти, успевай только поливать помидоры, картошку, яблони и виноград».
Без проходных законов
– Сергей Иванович, в марте 2011 года вы перешли в Законодательное собрание. Трудно далась такая перемена?
– Я эту работу в общем-то знал, будучи в правительстве контактировал и с Законодательным собранием, и конкретно с депутатами. Председателя Заксоба некоторые считают директором какого-то предприятия, но это совершенно другое, здесь просто так команду не дашь.
До сих пор скрупулёзно читаю все готовящиеся законы, для меня не бывает важных и не очень. Иногда закон на 60 страниц, а иногда по объёму на одну. Но эта страничка может кардинально поменять какую-то сферу деятельности. Поэтому для меня проходных законов нет. Закон должен быть своевременный, понятный и исполнимый. Если три эти составляющие в нём есть, тогда он «ляжет на землю». А дальше нужно обязательно мониторить, как закон исполняется.
Частенько с отдельными депутатами в моём кабинете обсуждаем разные вопросы, со всеми можно говорить. Депутаты у нас все разные, и все личности. Поэтому и постулат один: депутаты и каждая фракция имеют право на своё мнение и видение какого-либо вопроса.
Законодательное собрание занимается в первую очередь законотворческой работой, а уже во вторую – это площадка для политических заявлений. Все спорные вопросы у нас решаются в комитетах. Мы сделали специальный регламент, позволяющий на заседании каждого комитета присутствовать любому депутату. И каждый может отстаивать свою позицию.
Мы также чётко выстроили регламент по выступлениям на заседаниях Заксоба. Не для того, чтобы кого-то ограничить. Считаю, по любому вопросу высказать свою мысль можно спокойно за три-пять минут. Просто нужно подготовиться.
По-прежнему остаётся связь со всеми промышленными предприятиями, потому что мне это интересно, я знаю изнутри ситуацию и историю практически всех. Являюсь членом правления Российского союза промышленников и предпринимателей и председателем правления Оренбургского областного союза промышленников и предпринимателей. Без этого пласта работы мне как человеку было бы скучнее.
Закон должен быть своевременный, понятный и исполнимый. Если три эти составляющие в нём есть, тогда он «ляжет на землю».
