Талант – не дар, а обязанность

Художественный руководитель Орского драматического театра Адгур Кове – об одной прожитой и двух непрожитых жизнях, свободе художника и исповедальности искусства.

Сухум, Москва, Сан-Паулу

Энергичный мужчина с проницательным взглядом просит разрешения закурить. Только что закончилась пресс- конференция по двум новым спектаклям. Люди, далёкие от искусства, задавали вопросы, иногда довольно банальные. А теперь интервью…

Во взгляде человека, сидящего напротив, я боюсь уловить вежливую скуку. Вдруг Адгур Кове – один из тех фанатично преданных своей ра­боте людей, что томятся, когда не заняты любимым делом?

– Вы знаете, я ведь тоже когда-то работал журналистом, – вдруг начинает он. – Это было во время войны в Абхазии, отку­да я родом. Приходилось как-то выживать, занимался разными вещами. И меня позвали рабо­тать в газету.

Помню, мне очень понравился жанр интервью. Я тогда уяснил, что если интер­вью выходит неудачное, то вино­ват не тот, кому задают вопросы. Почти невозможно небанально отвечать на банальные вопросы.

«Отличное начало», – думаю я и не нахожу ничего лучше, чем спросить про переезд в Орск.

– Мне тяжело живётся в Ор­ске, потому что это не мой кли­мат. Я вырос в Абхазии и привык к другому воздуху. Мне вообще в России в этом смысле тяжело. Но самый неподходящий климат – это как раз степной, резко кон­тинентальный. Периодически я езжу в Сухум, там моё сердце, мой дом, куда я рано или поздно вернусь.

– Свой профессиональный путь вы начинали на родине…

– Да, после окончания ре­жиссёрского отделения ГИТИСа меня распределили в Сухумский русский ТЮЗ.

Прошёл все этапы, был очередным режиссёром, главным режиссёром, директо­ром, художественным руково­дителем. По моей инициативе ТЮЗ преобразовали в Сухумский русский драматический театр.

Но как только это произошло, на­чалась грузино-абхазская война 1992 – 1993 годов. Это была се­редина августа – сезон отпусков. К счастью для моего коллектива, основу которого составляли при­глашённые актёры из России, они все находились дома, по ту сторону границы.

Первое, что сделали грузинские войска, когда вошли в город, сожгли два здания: Абхазский научно-иссле­довательский институт (потому что там хранились исторические архивы, которые не нравились грузинской стороне) и Сухумский театр русской драмы.

Когда война закончилась и я вернулся в свой город, то на месте театра обнару­жил руины. А вскоре вынужден был уехать в поисках работы.

– Я знаю, что творческий поиск привёл вас в Бразилию. Расскажите о работе в этой стране.

– В Бразилию я попал случай­но, благодаря знакомым театро­ведам. Там нет государственных театров, как в России. Честно говоря, такой сети государствен­ных театров, как у нас, нет нигде в мире. В Бразилии много частных театральных школ. Хозяин одной из них искал режиссёра, который мог бы преподавать сценическое искусство по системе Станислав­ского, и предложил мне работу.

Я раньше никогда не был ни в Бра­зилии, ни в Латинской Америке, к тому же я фанат футбола. Мне это было интересно, и я поехал, провёл там год жизни. Бразилия – чудесная страна, но жить в ней постоянно не смог бы.

Я работал в Сан-Паулу, который считается административно-финансовым центром. При этом каждый день ровно в шесть вечера, когда за­крывались офисы, весь город пил пиво, пел и танцевал самбу до глубокой ночи. Репетиции у нас начинались не раньше сере­дины дня, потому что студентам нужно было выспаться. Кроме того, понятия «пунктуальность» там не существовало.

Бразиль­цы живут для удовольствия, а не для работы, как европейцы. Человеку с другими привыч­ками трудно ежедневно жить с пением и танцами. Хотя кому-то это нравится.

Я знал многих ино­странцев – немцев, американцев, которые приезжали туда по ту­ристической путёвке, потом вы­брасывали её и оставались жить на нелегальном положении.

Задача режиссёра

– Как вы оказались в Орске?

– В тот период своей жизни я почти год был свободным художником, и мне это чрезвы­чайно нравилось. Не относясь к штату ни одного театра, я ездил по городам, делал разо­вые постановки. Однажды мне позвонил директор орского театра Владимир Васильевич Дорошенко, который, к сожа­лению, недавно ушёл из жиз­ни. Я в этот момент пересекал русско-абхазскую границу. Мы договорились о встрече. Это был обаятельный, увлека­ющийся и увлекающий других человек. Только что был закон­чен ремонт орского театра, и Владимир Васильевич просто хвастался, показывал фотогра­фии. Предлагал мне приехать в Орск: «Адгур Михайлович, при­езжайте, возьмёте театр с нуля, делайте, что хотите!» Мы до­говорились, без обязательств, что я прилечу и посмотрю. На месте он продолжал хвалить своё детище: вот наша люстра Сваровски, вот сцена – подни­мается-опускается, вот наши полностью компьютеризиро­ванные штанкетные подъёмы, вот световое оборудование, как во МХАТе или Александрийском театре… В общем, всё произ­вело на меня впечатление, и я остался.

– И начали собирать новую команду?

– На тот момент в труппе было всего 15 человек. Я взял телефон и начал звонить актё­рам, с которыми работал ранее. Они приехали сюда из разных городов: Максим Фадин и Вера Попцева из Канска, Екатерина Барышева из Абакана, Татьяна Потеряева и Максим Меламе­дов из Екатеринбурга, Эрнест Корнышев и Елена Осташкова из Борисоглебска.

– Как вы выбираете ак­тёров?

– Есть совершенно чёткий алгоритм, по которому режиссёр может оценить того или иного артиста. Но это могут сделать и люди, далёкие от театра. Если вы смотрите на сцену, где впервые видите нескольких человек и один всё время заставляет на себя оборачиваться, значит, это талантливый актёр. Это можно называть магнетизмом, энерге­тикой – как угодно. Актёр дол­жен завораживать, в нём должно быть что-то от экстрасенса. Ва­жен и интеллект: артист обязан уметь думать. Любому человеку, занимающемуся творческим трудом, нужна напряжённая духовная жизнь, иначе ничего не получится. Нельзя рассказы­вать на сцене банальности, это никому не будет интересно.

– Есть ли у вас какие-либо запретные темы, произведе­ния, с которыми предпочита­ете не работать?

– Вообще я верю в судьбу, знаки, вещие сны. Но мне не нравится, когда всё подряд на­чинают наделять сверхсмыслом. Популярные в театральной среде мифы, что нельзя ставить Гоголя, а то плохо будет, или что актёру нельзя играть умираю­щего, или что нужно избегать «чертовщины» Булгакова, я считаю глупостью. Очень люблю Булгакова, часто ставил спек­такли по его произведениям, но до сих пор ничего мистического со мной не случилось.

– Какого писателя считаете близким по духу?

– Достоевского, это мой лю­бимейший автор. Не важно, сколько мне было лет, пятнад­цать или сорок пять, я всегда читал его запоем. Меня вос­хищают его проницательность и смелость. Он совершенно не стесняется того, что прячется в человеческой душе, и предельно исповедален. Я завидую этой смелости и пытаюсь к ней при­общиться.

Творческий человек должен быть проницательным, уметь видеть внутренним взглядом больше, чем видно в рамках его бытовой жизни. Большой художник всегда пророк. Мно­гие поэты предсказывали свою смерть, многие спектакли ока­зались эпохальными. Мы до сих пор помним «Чайку» Станиславского, «Ревизор» и «Маска­рад» Мейерхольда, «Принцессу Турандот» Вахтангова. Эти люди заглядывали за рамки повседневной жизни.

Свободное время

– Говорят, театр очень энергозатратная вещь, он от­нимает все силы. У вас остаёт­ся время на увлечения?

– Действительно, после репетиций домой приходишь как выжатый лимон. Поэто­му заниматься в свободное время какими-то другими ве­щами, требующими внима­ния и сил, сложно.

Я люблю смотреть футбольные матчи, некоторые иностранные се­риалы. Из последнего, что по­нравилось, «Игра престолов», «Во все тяжкие», «Фарго», филь­мы братьев Коэнов.

В сериале «Во все тяжкие», я считаю, вообще нет слабых мест. Там можно увидеть накал страстей до шекспировских масштабов, а ведь это всего лишь сериал! Это тот случай, когда много талантливых людей встрети­лись в одном месте и, будучи одушевлёнными общей идеей, создали что-то интересное.

То же пытаемся делать и мы в театре – создаём иную реаль­ность. Это интересно, но требу­ет больших внутренних усилий. В этом смысле театр сложнее любого другого вида искусства, потому что успех зависит не от одного тебя. Будь ты супергени­альный режиссёр, если актёры тебя не поймут или не примут, ничего не получится.

– Есть ли моменты в вашей жизни, которые хотели бы из­менить?

– Да я бы всё сделал по- другому! Серьёзно. Не верю в эту форму самозащиты: «Я ни о чём не жалею». Мне кажется, нужно быть идиотом, чтобы не исправить ошибки, когда фанта­стическим образом тебе даётся такой шанс. Каждый человек совершает крупные ошибки, особенно в молодости, когда он ещё не представляет, зачем он здесь, для чего…

В молодости у каждого есть несколько дорог, и они у меня тоже были. Пред­ставься мне возможность начать всё сначала, я бы в театр не по­шёл, а занялся бы футболом или стал музыкантом.

Музыка вну­шает мне священный трепет, это единственный вид искусства, который я не могу объяснить. Механизм воздействия других произведений вполне понятен, но вот музыка совершенно не­объяснима.