Человек шёл по пустынной просёлочной дороге. Что за спиной, что впереди – 30 километров до места обитания людей.
Близился вечер, начинало дуть, и снежные мухи кусали за лицо всё сильнее. Степь слева и справа. Чёрт дёрнул пойти под вечер навестить кореша! Наступало такое время, когда всё вокруг становилось белым – ни линии горизонта, ни чах лого дерева, лишь шум ветра в ушах. Дорога была пустой, хоть ночуй здесь. И человек подумал, что может и не дойти.
Буран крепчал, проверяя тело на прочность. Надо было идти, потому что помимо приятеля ждала его там в одном доме та, вспоминая о которой, сердце билось сильнее. И он шёл, гоня от себя отчаяние, ведь светилось что-то в груди красным и согревало надеждой на, может, и неразделённую, но любовь. Красным, как те стоп-сигналы в уже почти сумерках.
Он рухнул на сиденье потрёпанного уазика и на вопрос: «Тебе что, жить надоело, ходить по степи так поздно?» – ответил: «Нет. Жить я только что начал. Заново».
* * *
«Угораздило ж меня!» – Василий поправил сползающую голову мехового костюма цыплёнка, в котором провёл почти весь день.
Студенческой стипендии не хватало, а объявление о том, что крупная фирма нанимает на работу промоутеров, звучало из-за зарубежного неведомого слова привлекательно.
«Подрабатываю промоутером» – это ж звучит! Никто не сказал, что придётся весь день ходить в душном синтетическом костюме и от имени крупного производителя кур раздавать листовки. И, может быть, пот не так сильно бы застил глаза, если бы не аномально тёплый декабрь, с лужами и дождём.
«Привет, Вась!» – рядом стояла Катюха из соседней группы. Глаза сияли, освещая этот серый, безрадостный день. Он давно на неё заглядывался, но жиголо от природы не был и подойти стеснялся. А тут она. Стыд какой!
«Я тебя по походке узнала, у вас в группе никто так стремительно больше не передвигается. Да и сутулишься ты узнаваемо. Выпрямись! – Катя хлопнула его по спине. – Ты замёрз, наверное, в такую слякоть! Может, по кофе с корицей, как освободишься? Спишемся».
И с этими словами она зашагала дальше. А Василий ещё какое-то время стоял жёлтым пятном посреди улицы. В луже. Не замечая стремительно промокающих ног. Он улыбался.
* * *
После школы всегда была гора. Это почти никогда не обсуждалось. Домашка могла и подождать.
Нет, это были не деревянные горки в крупном городском парке для маменькиных сынков, это был совершенно дикий спуск к речке Сакмаре, за которым шёл заснеженный лес.
Летом там благоухала свалка, а зимой выброшенная кем-то заснеженная рухлядь служила многочисленными трамплинами.
Методы спуска были разные: на ледянке, портфеле, а особенно отважные предпочитали ломать там лыжи. Сегодня Серёга предпочёл санки. Он их из дома таскал, благо жил через дорогу.
Гора была страшной. Высокая и непредсказуемая, на ней трудно было понять траекторию, по которой ты полетишь. Иначе как полётом это назвать было трудно. Миг – и вот ты либо катишься кувырком, глядя как мелькают собственные ноги, либо плавно замедляешься, тяжело дыша от восторга и страха.
В этот раз не повезло: Серёга на полной скорости зацепился ногой за торчащую из снега арматуру, порвал штанину школьных брюк и загремел в редкий кустарник…
Не так страшен был выговор от матери, как дорога к дому и мысли о нём. По пути он и не заметил, что трико под рваной штаниной сильно намокло. И, конечно же, мать была в ярости: «Ты посмотри, что со штанами сделал, ирод, и ведь теперь не зашьёшь!» Она провела рукой по рваным брюкам и онемела, увидев на ладони кровь.
Одежду снимала быстро и осторожно, нашёптывая что-то про себя. Увидев глубокий порез и запёкшуюся уже рану, мать судорожно вдохнула воздух. Перекись, повязка, горячий суп…
А Серёга лежал на диване, смотрел телик перед тем, как сесть за домашку, и радостно думал: «Почти не попало!».