Давший клятву Гиппократа

Михаилу Кагану, нефрологу областной детской больницы, указом Президента России присвоено звание заслуженного врача Российской Федерации.

 

Возьмите мою почку

– Михаил Юдович, будут, конечно, вопросы и о вашем пути в медицину, и о врачебной династии Каганов, тем более что вы теперь заслуженный врач России, отец ваш, Юда Давидович, – доктор медицинских наук, профессор и тоже заслуженный врач России, а мать, Любовь Беньяминовна, – отличник здравоохранения.

Но прежде хочется спросить о том, что интересно, наверное, каждому читателю. Ваша отрасль – нефрология – являет собой удивительные образцы мужества. Хотя это слово не очень точно, потому что в основном матери отдают своим больным детям свою почку. Как надо любить своего ребёнка, чтобы прийти к врачу: пусть вырежут у меня почку и пересадят моему больному мальчику или моей больной девочке?! Это нравственный подвиг.

– Пересаживают не только почку, но и печень и сердце. Я хоть и нефролог, но веду больных и после трансплантации печени. Недавно снова был у меня на приёме мальчик с пересаженной печенью. Он живёт в Саракташском районе. Часть печени пересадили от матери, когда ему был месяц от роду. Сейчас парнишке семь лет.

– А как мать себя чувствует?

– Хорошо. Но почки пересаживают, действительно, чаще всего. Не так давно бабушка отдала почку внучке, папина мама, причём родители в разводе.

По российским законам пожертвовать орган для пересадки может любой родственник, не только мать. И дети родителям иногда отдают.

Саму операцию делают в Москве, в Федеральном российском центре хирургии. Там недавно устраивали новогоднюю ёлку для тех, кого оперировали, и тех, кто дал свой орган. Весело, смешно, с придуманными наградами. А мы в Оренбурге в областной детской больнице готовим к операции и следим после неё за мягким воздействием на иммунитет после трансплантации, чтобы собственная иммунная система не убила чужеродный орган.

– Даже матери?

– Даже матери. Только близнец не вызывает иммунное отторжение. Лет 50 назад у нас уже умели пришивать почки. Но только теперь мы получаем всё больше возможностей, чтобы организм больного принял этот дар. Некоторые болезней перестали быть фатальными.

 

Жизнь как шахпонг

– Когда-то имел честь быть обыгранным вами на сеансе одновременной игры в шахматы, который вы давали. При анализе партии вы сказали тогда, что выиграли уже на первых ходах, хорошо зная дебют. Вы и жизнь свою так же чётко просчитали с самого детства?

– Не во всём, конечно. Но стать врачом мне предопределено. Я родился, когда моя мама была студенткой последнего курса, из-за этого она не получила красный диплом. Я первый ребёнок в её группе. Она потом стала прекрасным пульмонологом. А папа был тогда аспирантом, он инфекционист.

– У вас профессия особая. В какой ещё дают, вступая в неё, клятву? Клятву Гиппократа, знаменитого древнегреческого врача, в которой сформулированы главные морально-этические принципы человека в белом халате? Каган, как ещё недавно писали, врачебная династия? Из глубины веков начиная?

– Нет, дед мой по отцу был сапожником. Оренбургский друг написал ему: «Давид, в Белоруссии голод, приезжай сюда. Здесь есть булки. И я один сапожник на весь Оренбург». Так в Оренбурге стало два сапожника. А через несколько лет началась война, и у деда все родственники были убиты фашистами. Второй дед, по маме, был бухгалтером.

Так что врачебная династия началась только с родителей.

А общий медицинский стаж… Как-то не задумывался. Стаж у папы – 58 лет, у мамы – 46 лет. У меня – 35. У сестры – 23. Это в сумме около 170.

– А что такое шахпонг, в котором вы когда-то преуспели?

– Это шахматы плюс пинг-понг, как тогда называли настольный теннис. После института я работал в Орске. К городским соревнованиям по шахпонгу допускался человек, который хотя бы по одному из этих видов спорта был кандидатом в мастера. Сам чемпион мира Анатолий Карпов курировал шахматный Орск. Были и очень сильные теннисисты. Там человек 15 имелось заядлых любителей двух видов спорта. Это было весёлое и азартное время.

А насчёт выбора карьеры… Я очень рано кончил школу, перескакивал через класс. В 16 лет поступил в медицинский институт. Это к вашему вопросу о просчитанном дебюте в шахматах и в жизни. И передо мной встал выбор. У меня уже были билеты, чтобы ехать в Москву заниматься в знаменитой шахматной школе первого советского чемпиона мира Михаила Ботвинника.

В 13 лет я стал кандидатом в мастера. Это было высокое звание, многие мастера потом стали международными мастерами и гроссмейстерами. Но шахматы требуют полной отдачи самого себя.

Пришлось делать нелёгкий выбор. Я выбрал медицину.

 

Когда плачут дети

– Пока мы с фотокорреспондентом ожидали внизу, в холле, отдалённо, со всех этажей слышался детский плач. Даже издали слышать тяжело. Как вы живёте с этим?

– Я ведь кончал педиатрический факультет. Мне кажется, что сложнее лечить как раз взрослых, потому что у них много сопутствующих болезней. А у детей в чистом виде патология одной болезни. И у детей меньше неожиданностей, потому что их организмы имеют значительный ресурс.

Конечно, взрослый может больше рассказать, более объективно. Для врачей трагедия, когда умирают больные. С детьми, к счастью, это происходит намного реже.

На заре своей карьеры я получил назначение в медсанчасть орского мясокомбината. И я там жил в больнице. Лечил детей. Это была большая школа жизни и профессии.

– И всё же, как вы входите в палату, когда беспомощная малышня кричит, плачет?

– Есть врачи, которые сами много плачут, жалея детей. Их юмористически называют «матери родные», они весь рабочий день в переживаниях. Когда я начинал, наверное, тоже был таким.

Представьте себе: скорая помощь привозит ребёнка, мать кричит от горя. Но я в какой-то период понял, что так нельзя, профессионализм в том, чтобы отключить свой эмоциональный аппарат. Он мешает аналитическому расчёту. Врач должен работать мозгом. Профессионал не слезами лечит больных.

Наша профессия требует износа, больших моральных, психологических, эмоциональных, физических затрат. Мы – врачи.

 

Вильям Савельзон